Славина (Олейник) Людмила Даниловна

Детство и юность моя -
Фролищи.

«Заштатная Флорищева пустынь
затерялась в гороховецких лесах…
Стена монастырская высокая! »


Валентин Пикуль. Роман
«Нечистая сила».

       Я родилась в 1946г. в семье военного химика в Румынии (еще при правлении царя Михая), где мой отец служил тогда в группе советских войск. В 1947г. Румыния после ликвидации монархии стала Народной Республикой, а в 1948г. из-за тревожных событий в этой стране все семьи советских военнослужащих были вывезены в Советский Союз. Мне уже исполнилось 2,5 года, когда я с мамой приехала к бабушке в город Днепропетровск. Отец еще 2 года продолжал служить в Румынии и только в январе 1951г. получил перевод в Московский военный округ. Местом его новой службы стал военный склад № 405. С Фролищами отец встретился второй раз в жизни. Первая его встреча произошла еще в годы войны, когда он учился в военном училище, и выезжал во Фролищи на стрельбища. Впоследствии отец показывал мне место стрельбищ в лесу.

       Воспоминания об этом удивительном крае начинаются у меня со станции Ильино, где мы, встав с московского поезда, ожидали поезд в голове с «овечкой» (так ласково называли тогда паровоз серии ОВ) на Фролищи. Помню яркое солнце, искрящийся снег, огромные сугробы. Папа набирает в бидончик снег, чтобы растопить – нужна была вода.

       Во Фролищах мы сразу же получили жилье с самой необходимой мебелью (стол, стулья, кровати). Выделенная нам комнатка, размещалась в настоятельском корпусе на первом этаже. Она была угловой, второй слева по коридору. В комнате стояла печка, топили дровами. Уголочек комнаты с печкой служил нам кухней. Напротив нас по коридору жили две замечательные женщины: т. Поля и т. Паша Исаковы. Т. Поля была старше тети Паши, она посвятила всю свою жизнь племянникам, вырастив их (в том числе и т. Пашу). Еще две комнатки по коридору занимали Румянцевы и двоюродная сестра т. Паши с дочерьми  (фамилий и имен не помню). Справа от коридора располагались лестница на второй этаж, туалет, помойка и выход во двор к сараям. Долгими зимними вечерами все соседи собирались у т. Паши на чай. Она ставила самовар, и чаепитие продолжалось по два-три часа. Некоторые выпивали за вечер до восьми чашек чая вприкуску с сахаром, который кололи специальными щипчиками.

       Тех, кто жил над нами на втором этаже, не помню. В памяти всплывает лишь одна фамилия – Шпикаловы (их сын Юра был старше меня). Впоследствии, на втором этаже поселилась семья офицера Лобзы, занявшая две комнаты, а в третью поселили сверхсрочника Мишу Макарова. Последнее время с ним жила его мама. Кухня у Лобзы и Макарова была общей. В правую часть дома на втором этаже вход был отдельным из пристройки к настоятельскому корпусу, соединявшей его с колокольней. На современных фото монастыря пристройка отсутствует. Широкая деревянная лестница пристройки вела на второй этаж. Под лестницей располагался чулан. Слева от лестницы на втором этаже находилась летняя комната (не отапливалась) и вход в квартиру, состоявшую из двух комнат. Справа – неширокая деревянная площадка с небольшой дверью в левой ее части, ведущей в маленькую башенку (как мне казалось тогда), прилегавшую к колокольне. Сопоставив все снимки колокольни старые и современные, я пришла к выводу, что это был угол колокольни. Дверь не запиралась. В правой части площадки несколько широких ступеней вели к двойной двери, размещенной в проеме окна, с большим, тоже не запиравшимся висячим замком. Через эти двери можно было войти в колокольню на уровне ее первых окон. Стекол в окнах не помню, по помещению гулял сквозняк, на полу был большой слой песка. В непогоду здесь прачка 405-го Клавдия Румянцева вешала сушиться постиранное солдатское постельное белье. В колокольне, видимо, что-то хранилось, наружная дверь ее была заперта также на большой замок. Колоколов колокольня не имела. Отец говорил, что они были сняты еще при Петре І и перелиты на пушки. Моей маме как-то довелось подняться под самый верх колокольни. Делясь потом впечатлениями, она говорила, что оттуда хорошо видно Гороховец. Устройство пристройки запомнилось мне хорошо потому, что я часто играла там со своей подругой Лидой Потягаловой, дочерью офицера 405-го, занимавшего квартиру второго этажа правого крыла. В 1953г. Потягаловы выехали в Вичугу, а их квартиру занял военный медик 405-го Калиниченко. С его сыном Сашей я училась в одном классе. Калиниченко одними из первых в 405-ом купили телевизор, и мы всей семьей ходили к ним по вечерам смотреть телепередачи (к тому времени я училась уже в 7 классе). А поначалу в 1951г. мы имели маленький репродуктор-тарелку.

       В настоятельском корпусе 30 июня 1951г. у меня родился брат. Роддома во Фролищах не было. Папа привел акушерку домой. Меня, полусонную, он отнес рано утром к тете Паше. Я уткнулась носом в темно-зеленые деревянные панели (на всю жизнь запомнила их цвет) и уснула. Часа через три мне показали братика, который мирно лежал и пускал ротиком пузыри. Первые дни после рождения брата папа сам стирал пеленки, а я вешала их во дворе на проволоку, один конец которой был прикреплен к лиственнице, второй не помню куда. Под лиственницей стояла лавочка в виде буквы П. С нее-то я и могла дотянуться до проволоки.

       В настоятельском корпусе мы прожили недолго, не более двух лет. Рядом с ним запомнились развалины здания «Ершовский корпус». Мы играли там с подружками, а весной на площадке перед ним по вечерам ловили майских жуков. От их полетов стоял сплошной гул. Начиная от Ершовского корпуса к больничному, дорога шла под уклон. Дети использовала его зимой как горку. Тут катались на санках, лыжах, железках (выгнутый определенным образом металлический прут с двумя полозьями). Уже, будучи постарше, я училась кататься на двухколесном велосипеде, съезжая с этого склона.

       В первые годы жизни во Фролищах мое детское воображение поразили лесные пожары. Черные, густые клубы дыма от лесных пожаров поднимались со стороны реки Лух, закрывали часть неба и уходили ввысь на фоне куполов Успенского собора. Было как-то тревожно наблюдать такую картину.

       С детворой мы часто бегали гулять «под горку». Так называли северный и западный склоны горы, на которой стоял монастырь. Там росло много земляники, много всяких цветов, особенно поражало обилие цветущей мальвы на западном склоне. Я тогда, конечно, не знала, что это ее дикая форма, думала, что эти цветы остались от монастырского сада, вымерзшего, по рассказам местных жителей, в первые годы войны. Не знаю, откуда у меня сохранилось в памяти, что последние монахи покинули монастырь в 1938г. Из истории монастыря вижу сейчас, что это произошло в1924г. Кстати, об истории монастыря. Смутно помню очень толстую книгу на старославянском языке, которую мои родители, приехав во Фролищи, брали почитать у одного местного жителя. За три рубля он давал ее читать всем желающим. Жил он где-то в районе Поганки, зарабатывая на жизнь изготовлением изделий из лыка и продажей мочалок, кистей для побелки и т.п. Помню, как мама после прочтения книги, рассказывала о том, что монастырь построили на горе, где неоднократно слышали колокольный звон и, что монастырь был связан подземным ходом с гороховецким женским монастырем. Говорили, что в подземный ход можно было попасть из сторожевой башенки, находившейся севернее колокольни в монастырской стене. Мы с подружками проникали в эту башенку свободно, она была открыта. Вход в подземелье в то время был чем-то завален, сверху лежала солома, но хорошо помню, что грунт под ногами был нетвердым, ноги вязли и проваливались по колено. Уже когда стали постарше, забирались в эту башенку со стороны «подгорки» через окно, подымаясь по полуразрушенным кирпичам наружной стены башенки как по лестнице.

       Второй вход в подземелье, якобы, находился в здании, плотно примыкавшем к часовне (вход в клуб 405-го). Небольшая дверь почти сразу за часовней в наши дни была накрепко замотана проволокой. Говорили, что через нее в подземный ход спускались энтузиасты, со свечами дошли до завала, свечи начали гаснуть, и им пришлось вернуться. Эта дверь попала в кадр фильма «Битва за Москву», который снимался на территории монастыря еще до его восстановления (фото).

       Играть «под горку» бегали двумя путями. Один из них находился за разрушенным Ершовским корпусом, возле водонапорной башни (западный склон горы), второй – возле Просфорной (северный склон горы). Мы попадали на северный склон через дверь в высокой монастырской стене, закрывающуюся, то ли на крючок, то ли на проволоку. Через эту дверь ходили также в баню, и тогда ее только прикрывали, чтобы без проблем вернуться назад. Трубу для слива воды водонапорной башни помню на 5-10м севернее глубокого оврага. Нас, детвору привлекал к себе чистый белый песок нового, тогда еще неглубокого овражка. Труба имела диаметр 20-30см, может более, была ржавой, но по ней легко можно было пройтись. Начиналась она почти у земли на уровне водонапорной башни, а далее стояла на подпорках на высоте 1-1,5м. Я когда-то упала с этой высокой трубы, как-то неудачно выгнув спину. Пришлось отлеживаться на животе какое-то время, но этим все благополучно и закончилось.

       «Подгорку» с западной и северной стороны «прорезали», расположенные ярусами, тропинки. С запада два яруса, с севера – три. Тропинки северной стороны и сейчас видны на космическом снимке. С западной стороны открывался вид на лесозавод. Внизу, под горой, стоял его высокий забор. Шум работы лесозавода доносился и до нас. Под гору можно было выйти, по-моему, и за колокольней, с нашего двора, но выход, кажется, там был заперт. Севернее нашего двора стояли какие-то хозяйственные помещения воинской части, одноэтажные, по типу сараев. К одному из них, однажды, привезли убитого в лесу лося (случай рассматривался как браконьерство). Посмотреть на лося сбежалась вся детвора. За хозяйственными помещениями части располагались сараи жителей Просфорной. Восточнее, на склоне горы часть выделила нам полоску земли на огородах для семей военнослужащих. Огороды были обнесены высоким забором. Крутой склон не мешал там выращивать замечательные огурцы. На фотографии очередной сбор урожая.

       Территория  восточнее Просфорной тоже была занята под огороды ее жителями. В те годы я думала, что могила князя Голицына находится именно на этих огородах, но впоследствии выяснилось, что она находится с восточной стороны Успенского собора. Вокруг Успенского собора было также много почти сравнявшихся с землей могильных холмиков. Выходило, что наши огороды стояли на кладбище. Но кто тогда думал об отрицательной энергетике? Подтверждением того, что огороды располагались в районе захоронений, послужили раскопки. На огородах восточнее Просфорной понадобилось выкопать яму, не помню для чего. Оказалось, что при этом раскопали могилу монаха. Предположили, что захоронению приблизительно лет 50. Снова  вся детвора прибежала посмотреть только теперь на останки. Помню хорошо сохранившиеся рыжие волосы, одежду из черной ткани и деревянный крестик, высотой приблизительно в 10см. После этого случая двое солдат из нашей части решили раскопать ещё одну могилу возле Успенского собора, на которой лежал огромный камень. Камень сдвинули с трудом, начали  копать, вырыли стеклянный стакан, и разочарованные прекратили раскопки. Чтобы потом не возвращаться к этой теме, скажу, что ещё позднее в солдатском садике 405-го при постройке дорожки также наткнулись на захоронение монаха, но посмотреть его смогли только солдаты.

       Тех, кто жил в здании Просфорной в первые годы нашего пребывания во Фролищах, не помню, но в последующие – второй этаж дома занимала семья офицера Слюза. Их квартира состояла из трех комнат и располагалась слева по коридору. Справа по коридору были еще две или три квартиры, в конце коридора находились туалет и помойка. В одной из квартир  справа жила семья банщицы Любови Шевчук. Она имела двух сыновей: Славу и Витю. Как сложилась судьба Вити, не знаю, а вот Слава спустя годы, спасая сына своей жены (мальчик остался жить), утонул. Квартиры справа находились как бы на первом этаже (дом был построен на склоне). Квартира слева (на том же уровне) находилась на втором этаже, первый этаж под ней пустовал. Дверь помещения первого этажа вроде не запиралась, окна стекол не имели. Вездесущая детвора не могла не заглянуть и туда. Помню, что там, в помещении было подобие большого стола с лавками вдоль него, а справа от него то ли шкафы, то ли печи. Восточнее Просфорной шла длинная и высокая монастырская стена, мы лазили на нее и бегали по ней. Повзрослев, мы за этой стеной с северной стороны с моей подругой Ниной Слюз выбрали свое заветное местечко, куда часто приходили полюбоваться прекрасной, открывающейся с высоты панорамой леса, посмотреть на строительство первого трехэтажного дома, а также поделиться своими девичьими секретами. С северным склоном горы связано еще одно воспоминание. Зимой на лыжах с него спускался безо всякой лыжни, лавируя на большой скорости между соснами, мой двоюродный брат Гена Круш. Он всегда точно попадал в узкий длинный проход между двумя высокими заборами у подножия склона. От такого зрелища просто захватывало дух. Было ему тогда не более десяти лет. Он гостил у нас со своими родителями. Гена был очень отчаянным малым, участвовал не раз в разборках между поселковыми и кремлевскими мальчишками и мог в первый же день своего пребывания во Фролищах придти домой после драки без единой пуговицы на пальто.

       Незадолго до нашего отъезда из Фролищ на левом заднем куполе Успенского собора упал крест, просто лег на купол, подломившись у основания. Создалась угроза для жителей Кремля, так как стало опасно ходить по дороге, ведущей к Просфорной. Руководство части попыталось исправить положение. Решили стянуть крест вниз с помощью веревок. К кресту привязали веревки и потянули вручную  (техники не помню) вниз, но ничего не получилось. Надломив крест под верхней малой перекладиной, оставили его лежать на куполе. До нашего отъезда крест так и продолжал лежать на куполе.

       Вторым домом, в котором мы жили после настоятельского корпуса, стал больничный корпус. Сначала мы заняли две комнатки в правом крыле дома на втором этаже. Окна комнат выходили на юг и располагались между двумя подпорками (первой и второй слева направо). Из окон открывался вид на улицу, на которой через дорогу от нашего дома стоял дом Шурки Шарова – заводилы многих детских игр в Кремле (помню, одна из них называлась «Курлы-мурлы подай собачий голос») и любителя анекдотов. Левее его дома располагалась усадьба Зуевых. Отец большой многодетной семьи (восемь детей) работал маляром. У них был немаленький огород, и детвора в Кремле потихоньку шепталась, что раньше это место тоже было кладбищем монахов и, что их призраки пугают детей Зуевых (слышатся голоса), а при вскопке огорода находят человеческие кости.

       Итак, о правом крыле дома. Соседями по коридору у нас были Петрушины и Козловы. Кухня была общая на троих. Ранее комнату Петрушиных занимала семья офицера Соловьева. Прямо по нашему коридору находилась квартира командира части 405-го Ершова Николая Ивановича. Позднее эту квартиру заняли Петрушины. На момент нашего переезда в больничный корпус в левом крыле дома  жили семьи офицеров Лобзы, Чехонадских, Капустиных. А еще помню фамилии военнослужащих: Орлов (командир части до Ершова), Базаров, Кучинский, Кирилин, Трифонов, Расаткин, Колычев, Эпштейн, Колпаков, Савин, Шиш, Третьяков.

       Позднее мы получили две комнаты (больше прежних) в левом крыле дома тоже на втором этаже. В квартире напротив нашей поселилась семья офицера Семенова. Прямо по коридору находилась еще одна квартира. Одну ее комнату занимали Полкопины (впоследствии Матренины), две другие - Чехонадских (потом Дементьевы). Кухню они имели общую. Нам с Семеновыми досталась кухня тоже на двоих. Наша кухня представляла собой просторную комнату с большой печью, которую топили дровами по очереди. Дежурили по неделе. Из удобств  в кухне была лишь одна вода, канализация отсутствовала. Под водопроводным краном всегда стояло ведро. Помои приходилось выносить в дальний конец двора на помойку, Там же располагался и туалет, которым пользовались еще и солдаты, работавшие на солдатской кухне, занимавшей первый этаж левого крыла нашего дома. Помойку и туалет поддерживали в надлежащем состоянии семейная пара ассенизаторов Денисовых. Солдатская кухня начинала работать в четыре утра. Приглушенный гул работы машины по чистке картофеля доносился до жителей второго этажа каждое утро, «подарком» были также большие черные тараканы, с которыми приходилось периодически бороться в общей кухне.

       Между общими кухнями левого и правого крыла дома располагалась комната приезжих. Иногда там до получения жилья жили работники части. Поначалу дверь этой комнаты выходила в кухню правого крыла дома, затем ее перенесли в кухню левого крыла. В комнате приезжих останавливались даже генералы, приезжавшие в часть. Фамилия одного их них запомнилась: Дегтярев. Помню, что от одного из генералов мои родители узнали, как был расстрелян Берия. Когда такие высокие чины останавливались в комнате приезжих, жены офицеров старались появляться на кухне как можно меньше. Я однажды нарушила это правило и посмела поднять генерала из-за нашего кухонного стола во  время его утреннего чаепития. Не помню, за чем я вошла в кухню и, чтобы оправдать свое появление, сказала генералу, что мне нужен стакан, находящийся в кухонном шкафу за его спиной. Генерал вежливо освободил мне доступ к шкафу, я достала стакан и, поблагодарив, вышла. Мама потом очень расстроилась и выругала меня за этот случай.

       В правом крыле первого этажа нашего дома жили семьи вольнонаемных работников части:  Далько, Калинкины, Красавцевы, Всеславские. С меньшей дочерью Красавцевых  Аллой мы учились в одном классе. Но дружить мы начали еще до школы. Мы часто играли с ней в ее комнате на подоконнике. Подоконники первого этажа были довольно большие. Стены дома внизу имели толщину не менее одного метра. Затащив на подоконник табурет, и закрыв за собой занавеску, мы устраивали там свою комнатку. А однажды решили посадить дубок  за ее окном, чтобы по нему, когда он вырастет, лазить в нашу квартиру на второй этаж через окно (их квартира находилась под нашей квартирой). С большим трудом мы выдолбили ямку сантиметра в три глубиной, под окном оказались сплошные кирпичи, положили туда желудь и закопали. Из нашей затеи ничего не вышло, дубок даже не взошел.

       Многие мои подружки 1945-1946 годов рождения не имели отцов (участь многих послевоенных детей). Дети из неполных, да и полных семей не были обделены вниманием части, на втором этаже казначейского корпуса располагался детский сад 405-го. В садик можно было попасть через отдельный вход, поднявшись на второй этаж по высокой лестнице. Помещение садика представляло собой большую комнату, перегороженную пианино и игрушками на две части. Вторая, меньшая часть комнаты служила детям спальней. На время сна в ней ставили детские раскладушки из брезента, натянутого на деревянный каркас. За спальней находилась столовая. Чтобы попасть в нее, надо было спуститься по нескольким ступенькам вниз. Столовая была светлой и просторной. На улице, напротив казначейского корпуса, параллельно солдатскому садику находилась игровая площадка детского сада с навесом, огороженная высоким забором. Больше о садике ничего не помню, так как ходила туда всего одну неделю. Выпросилась я в садик сама, (мама не работала, да и особо негде было) но не смогла спать в садике днем, из-за чего меня и забрали.  

       Рухлядный корпус тоже был жилым. На втором этаже жили семьи офицеров. Первый этаж занимали семьи вольнонаемных работников. Из жителей второго этажа помню семью офицера Чернушенко (сослуживец отца еще по Румынии), семью командира части Лещинского Павла Яковлевича. На первом этаже жили семьи Девицыных,  Савоськиных. Между детским садом и жилым вторым этажом рухлядного корпуса располагалась медсанчасть 405-го. Когда мы приехали, там  служила военврач Людмила Васильевна (фамилию как-то от папы слышала, но не запомнила). К ней все обращались только по имени и отчеству. После демобилизации она уехала из Фролищ на родину в Москву. Не помню, сразу ли ее сменил в медсанчасти Калиниченко или был еще кто-то из медиков до него. Но после Калиниченко в медсанчасти «врачевал» солдат-срочник Шиндин.

       Два наших дома, больничный и рухлядный корпуса примыкали своими торцами к церкви преподобных Зосимы и Савватия Соловецких. К моменту нашего приезда во Фролищи церковь рухнула, от нее остались только полуразрушенные стены. Мы называли эту церковь «разрушкой». Восточную стену церкви, нависшую над развалинами и представлявшую угрозу для жителей Кремля, решили снести. Ее обвязали тросом, прицепленным к трактору, и несколько раз попытались потянуть, но стена устояла. «Разрушку» оградили высоким забором. По прошествии времени командир части Лещинский П. Я. использовал ее как вольер для своей собаки овчарки Байкала. Длинной веревки Байкалу хватало для расправы со случайно забредшими из внутреннего двора курами. Жене командира части приходилось потом расплачиваться с соседями за проказы Байкала. Курица тогда стоила 25 рублей.

       Детей в общем дворе двух больших домов было много. Часть их запечатлела эта фотография:

       Со временем для малышей поставили песочницу и два грибка с лавочками. Дети же постарше гуляли в солдатском садике, когда у солдат не было спортивных занятий. Детвора каталась на шесте, кольцах, канате, лазила на брусья, бум, турник.

       У девочек было много и своих игр: в мячик (трёши, девяты), скакалка (множество разных упражнений), классики (множество вариантов). Для игры в классики использовались элементы угольного фильтра противогаза. Во внутреннем дворе казначейского корпуса построили волейбольную площадку, где играли дети старшего школьного возраста.

       В дошкольном возрасте мы с подругами увлеклись сбором «стекляшек» - осколков битой фарфоровой посуды с красивыми рисунками, находили также много битых  изразцов с голубым рисунком на белом фоне, покрытых глазурью (майоликовых). Думаю, что они были частью украшений монастыря. Насобирав «стекляшек» и изразцов полный ящик из-под патронов, мы закопали «клад», предварительно накрыв ящик большим куском стекла. «Клад» был спрятан под стеной большого деревянного склада, находившегося за дощатыми сараями внутреннего двора больничного корпуса. За этими же сараями мы хоронили подохших цыплят, заворачивая их в лопухи, и, чтобы им было мягче, подкладывали под них травку. Кур и цыплят держали в сараях практически все жители Кремля. Мои родители, когда у нас жила какое-то время бабушка, держали еще и поросенка. В сараях рыли также не большие погреба, где хранили заготовленные на зиму соления и квашения. Зимой в погребах они не замерзали. Кадки для солений моему отцу изготавливал кто-то в поселке по заказу. В поселке же ему по его заказу изготовили и лучковую пилу, которой он очень гордился. Пилил и колол дрова на зиму отец всегда сам. Летом во внутреннем дворе возле сараев всегда гуляло много кур. Случались из-за них и неприятности, если попадались «клевачие» петухи, такие, как, например, петух у Чехонадских. Он нападал на детей, никого не пропускал в туалет. Очень страдала от него Оля Лобза. Петух налетал на Ольгу и норовил клюнуть ее за ухом, и, если ему это удавалось, за ушком ребенка появлялась очередная ранка. Приходилось находиться в районе, где гулял петух, только с палкой. Наседок с цыплятами выносили обычно погулять на улицу (на травку), там росло много спорыша. Нам же детям вменялось в обязанность стеречь их от коршунов. Под забором солдатского садика с внешней стороны росли в большом количестве огромные лопухи. Из них получались замечательные шляпы и щиты для игр в войну, мечами при этом служили палки.  

       Часто, гуляя во дворе, играя, мы находили старинные монеты, иногда прямо у порога дома. В основном это были полушки. Обычно я относила найденную монетку отцу, чтобы он слегка подтравил ее  в азотной кислоте у себя в лаборатории. После этой процедуры бывшая черная монетка напоминала золотую и сверкала как новенькая.

       Девчонки часто во время игры складывали импровизированные печки из кирпичей и «варили» на них борщи. В борщ обязательно добавляли зеленую травку, а в качестве томата – красный «песочек», который наскребали тут же прямо из разрушавшихся кирпичей дома. Запомнилось, что кирпичи имели большие размеры, нежели современные. Глину для них добывали когда-то в районе «Березовой рощи», а в раствор для кладки кирпича добавляли еще и белки куриных яиц. Нам, детворе представить себе было трудно, сколько же куриных яиц потребовалось для постройки монастыря!

       Занимались в детстве и поисками кладов. Помню, нам кто-то сказал, что на чердаке арочного проема южной стороны Кремля спрятан клад. Проем этот сейчас отсутствует, но у меня сохранилась фотография, где он попал в кадр. Вот фрагмент фотографии 1951г.:

       Уже тогда свод арки проема обвалился в центре, но по краям еще сохранялся. Попасть на остатки свода было нетрудно, поднявшись со стороны правой полуразрушенной стены проема. Вооружившись свечами, спичками, молотками и едой (дабы не отвлекаться лишний раз) мы два дня долбили кирпичи в правом наружном углу свода в надежде отыскать клад. Увы, поиски не увенчались успехом.

       После переселения в больничный корпус, часть выделила нам новый огород с южной стороны Кремля за зданием пекарни. Примерно такая же полоска земли  на общих огородах, какая была и ранее. Огороды были также обнесены высоким забором. Воду для полива приходилось носить ведрами из колонки, находившейся на территории монастыря, прямо за южным арочным проемом. Сажали всего понемногу: и картошку, и помидоры, и огурцы, и зелень. Помидоры вызревать не успевали, приходилось их дозаривать дома в темном месте. Рассаду помидор покупали в поселке, ее выращивал на продажу местный житель, если не ошибаюсь, Жильцов. Он жил где-то на пересечении улицы Советской с улицей Новой. Припоминаю еще одни огороды, помню, что их даже пахали. Располагались они за штабом (находился восточнее Кремля) и конюшней 405-го (восточнее штаба), где-то в глубине поселка недалеко от школы. Помню, бегала туда после окончания уроков в первом классе, чтобы сообщить о своей первой оценке родителям. Мама была разочарована моей четверкой.

       Несколько слов хочется сказать о жизни семей  военнослужащих  и вольнонаемных 405-го. Жены офицеров в те годы в основном не работали. В неполных семьях женщинам приходилось работать вольнонаемными в части. Работали в штабе, Городке (территория военного склада в лесу), прачечной, клубе, детском садике, на солдатской кухне и т. д. При части был организован женсовет, оказывавший части всевозможную помощь. Так, например, жены офицеров помогали заготавливать на зиму квашеную капусту для солдат. В чистых резиновых сапогах ее утрамбовывали в огромных деревянных чанах, находившихся в продовольственных погребах.

       Часть имела свою художественную самодеятельность. В общем хоре пели все жены офицеров, не исключая жену командира части, это было обязательно. Остальные номера – в зависимости от желания и талантов. В один из призывов на срочную службу в часть попали служить человек семь грузин. Их вокальная группа стала украшением концертов художественной самодеятельности. А один из них  - Тимур Васадзе в национальном костюме лихо отплясывал на сцене зажигательные грузинские танцы. Иногда в паре с ним в костюме грузинки танцевала Валя Козлова (дочь офицера части). Запомнилось, что танцевальная группа самодеятельности почти всегда под конец концерта исполняла молдавский народный танец - «Молдовеняска». Вместе с  взрослыми в концертах выступали также и дети. Так мы с Валей Халовым (жил в районе поселка, именуемым Шанхаем) исполняли на одном из концертов басню Крылова «Стрекоза и муравей» в лицах. «Кремлевским» детям на Новый год (и другие праздники) женсовет организовывал утренники. В клубе 405-го в фойе или посреди кинозала ставили большую елку. К утренникам детей готовили. Помню, на одном из них я танцевала танец снежинки (на фото: в костюме снежинки).

       В конце утренника дед Мороз раздавал детям подарки, приготовленные женсоветом (небольшие пакеты с печеньем, конфетами, мандаринами и т. д.). Несколько лет подряд роль деда Мороза исполнял мой отец. Музыкальным сопровождением утренников, да и взрослых концертов был баян. В части всегда можно было найти хорошего баяниста из солдат. Запомнились фамилии двух баянистов: Кудрявцев и Андрианов. Кроме утренников детям в праздники устраивали всевозможные викторины. У меня до сих пор сохранились призы викторин – книги. На большие государственные праздники в клубе проводились торжественные собрания, после которых художественная самодеятельность части ставила концерт. К праздникам приурочивались выставки работ рукодельниц части. В те годы поголовно все женщины увлекались вышивкой (крестиком, гладью, ришелье). Особым успехом на выставках пользовались работы жены офицера части Галины Капустиной. Искусно вышивая крестиком, она создавала целые картины.

       Летом руководство части в выходные дни организовывало поездки в лес за ягодами и грибами. Желающих поехать в лес всегда было много, детей также брали с собой. Выезжали семьями и просто на отдых  на природу, на реку Лух (на фото: в один из выездов). В качестве транспорта для поездок часть выделяла грузовые машины.

       Для семей военнослужащих в части устраивались вечера. На один из них, проводимый в солдатской столовой, родителям пришлось когда-то взять с собой и меня (не с кем было оставить). Там я впервые услышала песню «Вечер на рейде», запомнившуюся мне на всю жизнь. Иногда проводились совместные вечера с химбатом, летом даже в районе их лагерей. На вечера приглашалась и элита поселка. Так, директор нашей школы Николай Николаевич Боголюбов  часто пел на вечерах дуэтом с женой офицера 405-го Зинаидой Лобзой украинские народные песни («Ніч яка місячна» и др.). Иногда праздники отмечались в домашней обстановке. Обычно всех приглашал к себе в гости командир части Николай Иванович Ершов.

       В общем, часть жила одним большим и дружным коллективом. И, когда отец вышел в отставку, и мы переехали в Днепропетровск, мама очень долго не могла привыкнуть к «гражданской жизни» и очень скучала по части. С Лещинскими, Петрушиными и Дементьевыми она переписывалась до конца своей жизни.

       Теперь несколько слов о самой части. В Троицкой церкви располагалась казарма караульной роты части. К церкви примыкал клуб с часовней. В нише часовни со стороны противоположной входу находилось окошко кассы клуба по продаже билетов. Чтобы попасть в нишу, нужно было подняться по двум-трем ступенькам. Восточнее Троицкой церкви находился солдатский садик. В первой половине пятидесятых годов его территория не доходила до Казначейского корпуса, и проход в детский сад и химбат был свободным (фото ).

       Впоследствии забор солдатского садика продлили до Казначейского корпуса, и на его первом этаже под детским садиком разместили техвзвод 405-го. Где он располагался до этого и был ли он в части, не знаю. В клуб 405-го солдаты поднимались по пристроенной к стене клуба с северной стороны металлической лестнице, ведущей прямо на второй этаж. На современных снимках монастыря лестница отсутствует. Лестница примыкала к двери небольшого коридорчика внутри стены. Один его конец вел в зрительный зал, другой на сцену. На сцену также можно было попасть из зрительного зала по небольшой деревянной лесенке. Для демонстрации фильмов перед сценой вешали большой белый экран. В выходные дни в клубе киносеансы утраивались в 19 и 21 час. Бывало, фильмы устраивались только для военнослужащих  и их семей (запомнился фильм о ядерном оружии). Среди недели показывали фильмы только для солдат. Нам с детворой однажды удалось пробраться на такой сеанс и посмотреть фильм «Праздник святого Иоргена». Не помню, чтобы в часть приезжали какие-нибудь артисты, а вот сеанс гипноза запомнился на всю жизнь.

       Случались в части и ЧП. Помню трагический случай с этническим немцем из Казахстана. Солдат не хотел служить, рвался домой к семье. А тут его друг, тоже немец сделал на любовной почве попытку застрелиться в Городке. Стрелявшегося успели довезти до госпиталя в Золино и спасти, потом его комиссовали. Такой вариант попасть домой устроил первого солдата. Он, предварительно написав домой, что скоро вернется, повторил самострел. Но не судьба – его даже не успели довезти до госпиталя. Похоронили его во Фролищах без почестей. Мы бегали во время перемены в школе посмотреть на похороны, ведь кладбище было рядом, через дорогу от школы. А вот солдата случайно убитого при чистке оружия и еще одного, умершего от болезни, часть хоронила со всеми воинскими почестями. Помню, что тело одного из них стояло в часовне для прощания. Ждали приезда матери. Даже на кладбище в первый день не засыпали могилу, а прикрыли досками и еловыми ветками и выставили двух часовых на ночь для охраны. Но мать так и не приехала. Помню и случай с беглецом, описанный в воспоминаниях Рабкина Е.Г. Я учила уроки, примостившись на нашем широком подоконнике, а папа рядышком брился, когда мы услышали стрельбу из автомата и увидели бегущего солдата.

       Раза два за время службы отца обе воинские части Фролищ  подымали по тревоге для прочесывания леса. Лесники находили в лесу парашюты, но парашютистов военным обнаружить так и не удалось. О работе нашего лесничества, к сожалению, ничего не знаю. Помнится, что там, кажется, работал муж нашей учительницы истории Анны Павловны Дорониной. Да еще удалось найти в архивах отца случайно сохранившийся документ - ордер на мелкий отпуск леса населению Гороховецким лесхозом Мугреевского лесничества от 09.10.1961г.

       Несколько слов об инфраструктуре. Помню три магазина, которыми мы пользовались: Гум, закрытый магазин в хим. академии и магазин в поселке по улице Советской, за старым клубом ЛПК. Запомнилось, что в магазинах в начале пятидесятых годов было много крабовых консервов. За хлебом и промтоварами мы чаще всего ходили в Гум, расположенный немного южнее Кремля. Хлеб в Гуме продавали на развес. Мама меня посылала часто за хлебом, приходилось постоять за ним и в очереди. Однажды по дороге в магазин я потеряла три рубля, которые мне мама дала на хлеб и сколько не искала их потом, найти не смогла. С Гумом связано еще одно воспоминание. Иногда там можно было встретить жительниц Мордовии. Во Фролищах их называли «мордвушками». Их отличала от всех необычная форма одежды. Поверх платья они носили черные фартуки школьного покроя, на головах – платки, а на ногах – белые шерстяные носки и черные галоши (и это летом). Меж собой общались на  родном языке. В закрытый магазин хим. академии мама имела специальный пропуск. Если она посылала меня в этот магазин, то давала свой пропуск мне. Из товаров этого магазина запомнились болгарские консервы из овощей и фруктов (лечо, конфитюры и т. д.). Ничего более вкусного на тот момент не встречала даже в Украине. В магазин на ул. Советской ходили реже, но иногда приходилось. Рядом со штабом 405-го в бывшем помещении почты еще в нашу бытность открыли небольшой книжный магазинчик (справа по коридору здания). С первой своей получки (подрабатывала в 405-ом во  время летней практики в школе) я купила там томик Н.В. Гоголя и роман А.Н. Толстого «Петр первый». После нашего отъезда из Фролищ  моя подруга Нина Слюз в письме от 22.03. 1965г. сообщала, что во Фролищах: «…новый хороший книжный магазин строят…». В другом ее письме от 10.09.1963г. я нашла упоминание о строительстве новых дорог: «У нас теперь будет асфальт до клуба ЛПК, и строят дорогу до Городка, осталось только заасфальтировать (щебень уже заложили)».

       Из столовых Фролищ запомнились две: «Фиалка» и летняя столовая хим. академии. В последнюю я и ходила-то один раз в жизни. Пошла без разрешения мамы (лет в 5-6) с дочкой офицера 405-го Валей Ракушиной. Она была старше меня и уговорила пойти с ней в столовую за чем-то вкусненьким (не помню за чем). Нас не было полдня. По этому случаю со мной разбирался потом отец. В «Фиалку» я любила бегать за обедами. Обед в столовой можно было тогда купить на вынос. В то время мне нравилась «столовская» еда. Иногда я уговаривала маму не готовить (а готовила моя мама очень хорошо), брала кастрюльку и бидончик для первого и приносила домой готовый обед, довольная тем, что еще и сэкономила мамино время (мама подрабатывала на дому шитьем). Возле «Фиалки» росло большое дерево – боярышник. Когда созревали его плоды, дерево было облеплено детворой. А с находившейся за столовой горы – «Стрелки» мы катались зимой на санках и на лыжах (на лыжне обязательно устраивались трамплины). Южнее «Стрелки» располагалось несколько деревянных одноэтажных домиков. В них жили семьи офицеров химбата. Мне доводилось там бывать в гостях у Козиных. Жену офицера Козина мама знала по Днепропетровску еще до войны. В этом году Козина А.В. выходила с нами на связь (живет в Киеве), а ее дочь Лидия, вышедшая замуж за кого-то из  Фролищ, привозила нам когда-то фролищенские новости.

       Больница в поселке была небольшая. Находилась, по-моему, на ул. Советской. Главным врачом в ней был Ревтов Дмитрий Никитич. Его жена Мария Петровна работала зубным врачом. С его дочерью Людой я училась в одном классе. Люда пострадала в 1947г. от землетрясения в Ашхабаде, где погибла ее мама – первая жена Дмитрия Никитича. С проблемными зубами обращались не только к Марии Петровне во Фролищах, отец возил нас с братом  также в Володары, ездила  однажды с женами офицеров и в Гороховец. Один раз папа повел меня к зубному врачу в летний лагерь академии. Пломба, которую мне там поставили, простояла в зубе более тридцати лет. Врачи академии, вовремя направив моего отца на лечение в Москву, практически, спасли ему жизнь. Детских врачей в поселке не было. И, когда в пятилетнем возрасте у меня случился летучий ревматизм в колене, папа привел ко мне врача из хим. академии. Его лысина с островком волос в районе лба запомнилась мне на всю жизнь. По вопросам здоровья приходилось обращаться и в поселковую больницу к Дмитрию Никитичу, и в медсанчасть 405-го к Людмиле Васильевне. С серьезными случаями семей военнослужащих принимал военный госпиталь в Золино. Мою маму там оперировали по поводу острого аппендицита.

       Жизненно важным объектом для нас была и баня. Она находилась под горой возле лесозавода.   Стоки ее сбрасывались в старицу Луха – Поганку. Баня работала несколько дней в неделю. В расписании бани были мужские и женские дни купания. В женские дни частенько приходилось по часу и более выстаивать в очереди, чтобы попасть в баню. На фото: в очереди в один из таких банных дней.

       Можно еще было подождать тазик и место на лавке. Со временем в бане построили две душевые кабинки, но туда не всегда можно было попасть. Имелась в бане и парная с несколькими полками. Березовые веники для парной приносили свои. После бани в фойе можно было выпить кваску, которым приторговывала банщица т. Люба Шевчук. Происходили в бане и курьёзные случаи. Однажды по водосточной трубе из Поганки в баню заполз огромный уж. Сколько было визгу и крику! Помню случай и трагический. Весной во время разлива Поганки маленький ручеек, куда стекали сточные воды из бани, превращался в озеро. В нем-то и утонул местный житель поселка – отец Светы Назаренко. Я оказалась свидетелем поисков (искали с лодки с помощью багра). Нашли.

       Важными культурными объектами были в те годы для нас клубы и библиотеки. В младших классах я пользовалась услугами поселковой библиотеки, которая находилась на улице Советской. Хорошо помню школьную библиотеку уже в щитовом здании. Припоминаю библиотеку 405-го, располагавшуюся в двух комнатках справа от фойе клуба. Если не ошибаюсь, библиотекарем там работала Валя Козлова. В те годы читали много. Папа устраивал нам коллективные читки в семье, читая вслух по вечерам художественную литературу. Остался в памяти прочитанный им роман Ф. Купера «Последний из могикан».

       О клубе 405-го я уже рассказывала. В старом клубе ЛПК на улице Советской бывала в кино. В новом клубе ЛПК – «Лес» выступала в составе художественной самодеятельности, ходила туда и в кино, и на танцы (впервые пошла после окончания девятого класса). Летом на танцплощадке клуба «Лес» можно было слышать иностранную речь (немецкую, болгарскую и т. д.). На танцы приходили иностранные военные – слушатели химической академии. Припоминаю также танцплощадку 405-го  слева от входа в клуб и еще одну в поселке (может агитплощадку) чуть левее улицы Советской сразу же за спуском от конторы лесозавода. Наверное, и не вспомнила бы, если бы не мелодия песни с припевом: «Марина, Марина, Марина», которую впервые услышала там на танцах. В шестидесятые годы в клубе «Лес» были организованы двухгодичные курсы кройки и шитья. Моя мама посещала их и закончила. Говорила, что если бы проучиться еще один год, имела бы документ о среднетехническом образовании. У нас сохранились два свидетельства об окончании мамой первого и второго года обучения на курсах. Руководила курсами Назарова (на снимке, сделанном в районе клуба «Лес», вторая слева направо с одними из выпускниц курсов).

       Стадион за «Березовой рощей» был главным в поселке. Там устраивались спортивные праздники и праздновались советские. Стадион имел деревянные трибуны и лавочки. По периметру он был огорожен невысоким заборчиком (не более полуметра высотой), состоящим из заостренных  деревянных столбиков, соединенных перекладинами. На стадионе имелись беговые дорожки, футбольное поле, площадки для прыжков в высоту и длину. На советские праздники на стадионе проводились демонстрации. В те далекие годы школа принимала активное участие в них. Подтверждением тому служат строки из письма моей подруги Аллы Красавцевой от 06.05.1964г.: «Была демонстрация как всегда. Ты знаешь, какая она у нас. Шествие занимает не более тридцати минут. Мы уже с девчонками были лишь зрителями. Раньше у нас было лучше и веселее: мы пели, кричали и т. д.». Стадион батальона практически не помню. Сохранился в памяти лишь один военный парад на открытии летнего сезона лагерей. Стройными рядами прошли военные. Особо запомнились иностранцы: немцы, болгары, китайцы (или корейцы), резко отличавшиеся от европейцев малым ростом и хрупким телосложением.

       Вспоминая, какая связь была в те годы, могу сказать, что телефонов дома ни у кого не было. В штабе 405-го располагался коммутатор связи части. Там работала телефонисткой мама нашей подруги Нины Всеславской – Антонина Всеславская. Я бывала на этом коммутаторе.

       Общение с природой края стало неотъемлемой частью нашей жизни во Фролищах. Родители взяли за правило выходить на природу по возможности каждые выходные дни. Зимой это была прогулка в лес, весной ходили к реке за черемухой, летом и осенью – за ягодами и грибами. В этом помогала нам и часть. Так, ранней весной она организовывала поездку в лес за подснежниками в район Городка. Из всех видов подснежников (а всего прострела насчитывается 33 вида), что мне приходилось встречать, во Фролищах – самые красивые. Отец был хорошим грибником и прекрасно ориентировался в лесу (смогли с ним даже найти потерянную мной на привале ленточку из косы). Но все же был случай, когда он трижды выходил на одно и то же болото. О таких случаях в поселке говорили: «Леший водит».  Некоторые места в лесу поселковые обходили. Одним из таких неблагополучных мест считался «Красный мост». Вспоминаю, что в лесу где-то еще была и «Илькина гора», но, что с нею связывалось, не помню. На одной из прогулок отец показал нам «Царскую дорогу», построенную еще в семнадцатом веке, когда царь Федор Алексеевич посещал монастырь. Дорога находилась за мостом  на правом берегу Луха. Слева от дороги шумел высокий лес, справа  находилась вырубка. Каменные плиты дороги хоть и поросли травой, но просматривались хорошо.    Кроме общеизвестных во Фролищах грибов отец собирал сморчки (иногда) и лисички. Лисички мама всегда жарила с картошкой. Получалось очень вкусное блюдо. Напротив Конского пляжа на другом берегу Луха  мы пробовали с папой ежевику и костянику. Не помню, чтобы местное население собирало эти ягоды. Ягодный сезон обычно начинался с земляники и заканчивался клюквой. Вот на сбор клюквы меня так ни разу и не взяли, как я ни просилась. Если зимой  приезжала в гости мамина сестра с семьей, то обязательно на прогулках в зимнем лесу рвали мороженую рябину, которую они потом увозили  в Украину. Вспоминая о природе края, нельзя не вспомнить о фролищенских комарах. Больше всего мне запомнились стриженые головки приезжих детей  с огромными шишками от комариных укусов. Могу добавить, что и мошки тоже очень докучали. Осталось в памяти, что за каждым человеком, сошедшим с поезда во Фролищах, летела тучей стая мошек, провожая его до самого дома. В общем, без спасительной березовой веточки не возможно было обойтись.

       Летом притягивала к себе всех река. Купаться ходили, в основном, на конский пляж. Такого белого и крупного песка как на нем  больше нигде и никогода не встречала. В наше время по реке сплавляли торф, и не всегда можно было выйти из воды чистым. Течение реки было сильным по сравнению с нашими степными реками, против течения плыть не получалось. Иногда купались немного правее моста, т. е. ближе к поселку. Именно там я и научилась плавать, вынудив маму ходить со мной на речку чаще (никогда не отпускала меня с подругами ни на речку, ни в лес). Стыдно было, что не умею плавать. Брали с собой на речку соседку Клаву Семенову. Вместе с Клавой мы и научились плавать, я – в четырнадцать лет, Клава – в двадцать семь. К нашему отъезду через реку был уже построен деревянный, высокий, капитальный мост. Его уже не сносило при паводках как старые (хорошо помню, как как-то весной  отец пришел домой и сообщил, что мост опять унесло). Так выглядел старый мост зимой (на фото слева вид на правый берег) и летом 1951г. (на фото справа вид на левый берег).

       Из водоемов на территории поселка помню один небольшой  севернее стадиона. Зимой, когда он замерзал, вся местная детвора каталась там на коньках «снегурках», ну а меня туда тоже не пускали. Был ли это пожарный, водоем не знаю. А вот свидетелем сильного пожара довелось быть. Горел дом Тарасовых на улице Октябрьской. Дом находился очень близко к штабу 405-го и бывшей хим. лаборатории части (находилась справа за штабом).  Боялись, что огонь перекинется на эти здания. Пожар, к счастью, потушили, но дом сильно пострадал. В этом доме жила на квартире Маша Евдакова – моя одноклассница, мечтавшая стать художницей.

       В 1951г. я поступила в первый класс Фролищенской средней школы № 30. Моей первой учительницей стала Мария Михайловна Климова (в замужестве Охапкина), которая оставила о себе самые светлые воспоминания на всю жизнь. Наш класс стал ее первым набором первоклашек после работы в Узбекистане. Класс был большой, насчитывал тридцать учеников. Первое время мы учились в «старом» здании школы в предпоследнем классе по коридору, почти рядом с кабинетом директора. Затем нас перевели в другое здание школы, находившееся в самом конце улицы Советской, по правой ее стороне, почти у леса. За ним  располагались еще один или два дома и начиналась дорога через лес на Маятную (если не ошибаюсь). Школа работала в две смены. Нашему классу досталась вторая. Зимой из школы возвращались в темное время суток. Поначалу раза два родители забрали нас из школы, а потом домой возвращались группками сами, практически с одного конца поселка на другой. У меня был случай, когда я задержалась после уроков, и пошла домой одна, торопилась чтобы догнать подруг, и, поскользнувшись на накатанной дорожке возле здания старого клуба, упала и сильно ударилась об лед. Потихоньку поднялась и все же дошла домой сама, но ушибы болели около месяца. Улица Советская освещалась, а над проулком (узкий проход от поселка к Кремлю между высокими заборами двух  воинских частей)  возвышались столбы с фонарями обеих частей. Ходить такой дорогой мы не боялись, да и ничего плохого с нами ни разу не случилось. Мария Михайловна уделяла нам много внимания, многим помогла выработать красивый почерк. Первые полгода мы писали карандашами в тетрадях в три линеечки. Затем к портфелю и сумочке для завтраков добавилась еще одна  сумочка поменьше – для чернильницы. Я была неорганизованным ребенком (в садик практически не ходила) и, попав в детский коллектив, сразу начала болеть детскими инфекционными болезнями. Сначала корью в тяжелой форме, за ней свинкой, затем ангиной. Проболела практически всю первую четверть, но уроки дома делала. Мне постоянно приносила свои тетради подруга и одноклассница Алла Красавцева. На всю жизнь запомнилось, как она по ошибке когда-то написала в своей тетради шестерки в обратную сторону. Перед окончанием первого класса по школе поползли слухи среди учеников, что Сталин – предатель. Я сказала об этом маме. Мама выругала меня за эти «новости». В общем-то, я хорошо помнила, как год назад мы с замиранием сердца слушали каждый вечер сводки о состоянии здоровья вождя (на то время у нас был уже радиоприемник  «Балтика»), как плакали все наши жены офицеров на общей кухне, когда сообщили о смерти Сталина, и  поняла реакцию мамы.

       В школьном здании по улице Советской мы проучились четыре года. Затем снова вернулись в старое здание школы. В четвертом классе осенью учеников нашего класса приняли в пионеры. Я отстала от своих, меня принимали в пионеры позже одну на линейке перед всей пионерской дружиной школы. Дело в том, что мои родители уезжали в отпуск и договорились в школе, что месяц я похожу в школу в Днепропетровске (как и когда-то во втором классе).

       В пятом классе нашим классным руководителем стала учительница немецкого языка. К сожалению, имени и фамилии точно не помню, предполагаю, что это была Коршунова Тамара Кузьминична (нашла ее на фото в «Школьном фотоальбоме»). Наш класс она вела недолго. С четвертой четверти шестого класса нашим новым классным руководителем стала Лидия Алексеевна Наместникова, заменившая Эмилию Павловну Мишину, преподававшую у нас русский язык и литературу. Нашим математиком  была Людмила Валерьяновна Архангельская. До работы  в нашей школе она после окончания ВУЗа преподавала в Сибири. Нам она рассказывала, как ее там научили кушать строганину. Она была не только хорошим математиком, но и рукодельницей: искусно умела штопать, чему и учила наших девочек (в те времена  носки и чулки было принято штопать). Географию нам преподавала Фаина Петровна Латыпова. Я любила ее предмет. В свое время Фаине Петровне довелось побывать на Дальнем Востоке. Как-то рассказывая об этом крае, она поделилась с нами своими впечатлениями от рыбы с «душком». Химию и биологию у нас вела жена директора школы - Людмила Ивановна Боголюбова (девичья фамилия – Боголюбская). Во многом  благодаря ее стараниям я выбрала профессию химика. Мой отец по ее просьбам помогал школе с хим. реактивами. Я приносила в школу склянки с реактивами  в противогазных сумках. В старших классах биологию (дарвинизм) нам читала Пилипец Нина Григорьевна. Первую учительницу немецкого языка заменил в дальнейшем новый учитель – Богданов Владимир Алексеевич. На последних курсах пединститута он перевелся на заочное отделение и устроился работать в нашу школу. Иностранный язык я любила не меньше химии и поэтому, окончив школу, стала перед выбором: химия или иностранный. До десятого класса Богданов нас не довел, уехал к себе на родину в Вологодскую область. Архангельская тоже уехала из Фролищ, но потом  вернулась, в 1965г. ее встречала во Фролищах Лера Ерофеева – моя одноклассница, написавшая мне об этом. Наша новая учительница немецкого языка (нашла ее на фото пед. коллектива 1963г., размещенного на сайте) помогла решить проблему с иностранным языком моей подруге Нине Слюз. В связи с переводом по службе ее отца из Фролищ в Козельск Нина начала там учить с пятого класса английский язык. Когда они снова вернулись во Фролищи, переучиваться было уже поздно. А так как Богданов не имел права преподавать английский (вторым языком у него был французский), Нине приходилось ездить один раз в неделю к учительнице английского языка в школу на Центральной. Эти поездки прекратились с появлением нашей новой учительницы, вторым языком которой был английский. К сожалению, не могу вспомнить, как звали учительницу. Могу только предположить, что это была Глезер Валентина Ивановна. В девятых и десятых классах классным руководителем стала наша новая учительница математики – Стрижакова Антонина Александровна (до сих пор храню ее телеграмму, которой она поздравила меня с окончанием школы). Нашими историками были Доронина Анна Павловна и Боголюбов Николай Николаевич. Анна Павловна вела историю в младших классах, Николай Николаевич – в старших. Николай Николаевич был участником войны, боевым офицером, закончившим войну на территории Германии. Рассказывал нам, как ему приходилось встречаться с союзниками, как он испытывал неловкость оттого, что не знал ни одного из иностранных языков (также чувствовал себя  и мой отец за границей, следствием чего стала его учеба в институте на факультете иностранных языков). Но наши не терялись, и на вопрос, какими языками они владеют, отвечали союзникам в шутку: казахским, туркменским, узбекским и т. д. Помню, как Н.Н. заставлял нас с Люсей Чесновицкой поволноваться на уроке. Я сидела впереди Люси и именовалась у Н.Н. Людмилой первой, а Люся – Людмилой второй. Вызывал он нас к доске так: «К доске идет Людмила…», и замолкал, затем следовало: или первая или вторая. Л.И. и Н.Н. Боголюбовы в 1963г. переехали в Дзержинск. Помню, что когда я поступила в ВУЗ, мои родители послали письмо с благодарностью  в адрес школы им уже в Дзержинск. Физику и астрономию вел у нас Николай Иванович Наместников. Свой предмет знал хорошо, но быстрый горячий, класс держал в напряжении. Бывало, вызванный к доске ученик от волнения терялся и не мог проронить ни слова. Николай Иванович выжидал какое-то время, а затем предлагал ему «просклонять» слово дубина. И, не получив ответ, начинал «склонять» сам: «Ты - дубина, он – дубина, мы – дубины и т. д.». Классе в шестом-седьмом наши мальчишки «отомстили» Николаю Ивановичу за все. На перемене разбили учительский табурет, затем сложили его и оставили возле стола. Начался урок, вбегает в класс Н.И., быстро садится, табурет рассыпается под ним, учитель оказывается на полу. В классе мертвая тишина. Н.И. быстро вскочил, побелел, но сдержался. Никого за такой некрасивый поступок не наказали. Мне запомнилась одна практическая работа по физике. В расчетах никак не получался нужный ответ. И тогда я уменьшила в расчетах объем воды, вылитый из цилиндра на 0,5 мл, объяснив, что такое количество воды осталось на стенках цилиндра после выливания. В итоге получился нужный ответ. Волновалась, не знала, как отреагирует учитель на мои рассуждения. Н.И. поставил пятерку.

       Физкультуру вел у нас все годы Борис Григорьевич (тогда мы его так называли) Садыков. Весной и осенью уроки проходили на стадионе, зимой бегали на лыжах по проложенной трехкилометровой лыжне в лесу за школой. Проходили уроки и в школе, в последнем классе по коридору старого здания школы. Там стоял козел, и были разложены на полу маты.

       Труды в младших классах у девочек вела Эмилия Евгеньевна Лещинская – жена командира части 405-го. Вообще-то, она была преподавателем математики, но на тот момент в школе свободных вакансий для математиков не было. На ее уроках мы шили, вышивали, учились готовить еду. Одна из вышивок владимирской гладью у меня до сих пор сохранилась (фото):

       Однажды на уроке труда мы напекли хрустиков в электродуховке и торжественно угостили ими мальчиков, вернувшихся в класс после урока по слесарному делу. В старших классах и у нас девочек тоже были уроки слесарного дела. На этих уроках я когда-то собственноручно изготовила гаечный ключ 17/19, который даже попал на выставку школьных работ. Поместил его туда наш преподаватель уроков труда Гатаулин Григорий Галеевич.

       Пение в 5-6 классах вели у нас Сальникова (помню только имя Екатерина, она же была и старшей пионервожатой школы), Пермяков и Мусатов (к сожалению, имен и отчеств не помню). С главной солисткой нашего класса – Аллой Красавцевой мы даже принимали участие в песенном конкурсе, по-моему, в Володарах. В старших классах пели уже в школьном хоре. Самое яркое впечатление осталось от исполнения величавого хорового «гимна- марша» М.И. Глинки «Славься» из оперы «Иван Сусанин». Руководила хором учительница младших классов (из местных) Любовь Ивановна. Нашла ее на одной из фотографий  сайта в «Школьном фотоальбоме», но фамилию так и не смогла вспомнить. Наш учитель пения Мусатов организовал в клубе ЛПК оркестр. К тому времени я уже немного умела играть на аккордеоне. Лет в четырнадцать мне и моему однокласснику Олегу Лещинскому (сын командира части 405-го) купили в Гуме аккордеоны. А так как музыкальной школы в поселке не было, родители наняли нам учителя музыки – Пермякова для занятий на дому. Я прозанималась по классу аккордеона с Пермяковым год. Своими музыкальными познаниями делилась с Аллой Красавцевой, которой тоже очень хотелось научиться играть на аккордеоне. Алле купили маленький (на одну октаву), но очень звонкий  и очень красивый перламутровый немецкий аккордеон. Через время Мусатов пригласил нас с Аллой играть в оркестре клуба ЛПК. Ударником в оркестре был также ученик нашей школы Боря Латин, Любовь Ивановна играла на мандолине. Была еще труба (туба-бас или туба-контрабас). На ней играл какой-то парень из лесозавода. Были ли еще какие-либо инструменты, не припоминаю. Сам Мусатов играл на баяне. На Новый год (1962г.) мы подготовили музыкальную программу. Мусатов включил в репертуар оркестра и две свои песни: «Ресницы» и «Если ты со мной». Первый раз мы выступили с концертом на новогоднем балу в школе. Распорядителем бала был наш девятый класс. Все девочки класса на бал надели накрахмаленные марлевые платья, пошитые самостоятельно под руководством моей мамы. Единственным украшением платья была звездочка - снежинка с головкой снегурочки. Звездочки купили в магазине. Вспомнила о нарядах, что бы показать уровень жизни в те далекие годы. Итак, второй раз оркестр в полном составе выступил в клубе «Лес» тоже на новогоднем вечере, где был организован концерт, а затем танцы. На концерте присутствовал директор нашей школы, в дальнейшем запретивший нам школьникам (еще детям) играть во взрослом оркестре. Нам многое тогда не позволялось в воспитательных целях, например: носить девочкам капроновые чулки, стричь волосы (только косы и обязательно с бантиками), а о косметике тогда вообще никто не заикался. Нам не разрешали ходить на вечерние сеансы в кино. Директор школы неоднократно  присутствовал сам на входе в зрительный зал клуба и не пропускал школьников. Но, когда мы начали учебный год в десятом классе, Николай Николаевич все-таки смягчился и разрешил нашему классу устроить концерт в 405-ом, причем баяниста нам  дали из части – солдата Андрианова. Мы подготовили большую программу и выступили с ней.  Но общественность школы осудила директора за наш концерт. Слишком «взрослые» песни вошли в наш репертуар.      Этот период времени вспоминается мне как самый насыщенный, самый интересный в моей школьной жизни. После уроков бегали на репетиции, иногда домашние задания приходилось выполнять ночью. Было много волнений, переживаний, но на успехах в школе это не отразилось.

       Хочется рассказать еще об одной нашей учительнице – Нине Артемьевне Ерофеевой (жене начальника торфоразработок). Она преподавала у нас русский язык и литературу в девятых-десятых классах. Необычайно одаренный и талантливый педагог, прекрасно знавший и очень любивший свой предмет, думаю, Нина Артемьевна свободно могла бы преподавать в ВУЗе. Дома она имела большую библиотеку, книгами из которой награждала своих учеников за лучшее сочинение, лучше всех написанный диктант и т. д. Особо понравившиеся сочинения она просила учеников записывать в свой большой альбом на память. Один раз и я удостоилась такой чести, записала в ее альбом свое сочинение по Островскому А.Н., темы сочинения сейчас не помню. Н.А. владела красивым литературным языком и могла читать  лекции о любом поэте или писателе без единой бумажки и не один час. На всю жизнь запомнился организованный ею литературный вечер, посвященный творчеству А.С. Пушкина. Мы проводили его в клубе «Лес» и клубе батальона. Вечер начинался  рассказом о Пушкине. В роли рассказчика выступала Нина Артемьевна. Затем шли инсценировки из его произведений: «Борис Годунов», «Барышня- крестьянка» и т. д. Роль Бориса Годунова досталась Володе Верхоумову, Марины Мнишек – мне, барышни-крестьянки – Гале Сухановой, молодого барина – Боре Латину. Подготовка к вечеру шла в школе после уроков, правда, один раз в выходной день мы всем коллективом ходили в Мугреевкий Бор к Нине Артемьевне домой. Жила она с семьей в деревянном двухэтажном домике, имела троих детей. Со старшей Валерией мы учились в одном классе, дружили и, разъехавшись из Фролищ,  долго переписывались. Нина Артемьевна организовывала нашему классу поездки в Горьковский драматический театр. Ездили небольшим автобусом. Дорога до станции Центральной для меня была очень мучительной (укачивало). Приходилось ехать стоя возле водителя. Но все это было не в счет по сравнению с полученными впечатлениями.

       Чем занимались в школьные годы во внеклассное время и летом? Трудились и отдыхали. Начиная с пятого класса, мы сами мыли полы в классах по воскресеньям. Учительница назначала группу из пяти или шести человек. В школу приходили рано утром. Техничка готовила нам в кубовой горячую воду, голики, белый песок и тряпки. Полы в школе были тогда еще не крашеными. Мальчики переворачивали парты на бок, потом мы вместе мочили полы, посыпали их песочком и терли голиками, а затем мыли. При этом еще и соревновались, какая группа помоет полы чище. После  окончания учебного года участвовали в ремонте школы, который проводился без привлечения родителей (как это практиковалось у моих детей в Украине). Белили потолки в классах щетками на длинных ручках, красили парты. Завхоз школы Родионов Алексей Гуреевич выдавал нам краску, кисти и называл нас «партыкрасельщиками». Одно время школа занималась разведением кроликов и сдачей их государству. Мы в свободное от учебы время по очереди дежурили в крольчатнике, кормили и поили кроликов, чистили клетки. Когда у кроликов началась эпидемия, я принесла одного больного кролика домой, думала дома вылечить. Но успела только войти с кроликом  в подъезд дома, как у него началась агония прямо на моих руках. Кролик сдох. Кролиководством школа занималась несколько лет и получала за это деньги. Занимались мы и сбором желудей для свиноводческих хозяйств области. Каждый ученик школы должен был сдать школе ведро желудей. Мама помогла мне собрать ведро желудей и сдать. Хранили их в одном из классов щитового здания школы. Класс засыпали желудями почти до самого потолка. В старших классах на летней практике мы принимали участие в ремонте фундамента щитового здания школы (на фото готовим цементный раствор):

       После восьмого и девятого класса школа разрешила нам часть летней практики отработать в 405-ом. Нас приняли на работу. Работали в Городке, занимались в основном ремонтом противогазных сумок и знакомились с работой химической лаборатории части под руководством моего отца. Лаборатория была новой (он же курировал ее  строительство) и отвечала всем требованиям предъявляемым, к зданию и оборудованию (имелась даже отдельная весовая комната). Папа и стал моим первым учителем по технике лабораторных работ. Всю первую неделю практики он  продержал меня  на мойке лабораторной посуды, ибо чистая лабораторная посуда – залог успеха работы химика. На первый свой заработок  после восьмого класса я купила в Москве школьное платье и книги во Фролищах (о книгах я уже писала). На второй заработок после девятого класса – часы «Заря».

       Ездили мы от школы и на уборку картофеля («на картошку»). Первый раз нас отправили «на картошку» в шестом классе на целый месяц в Чичерево. Жили на квартирах у местных жителей по пять-шесть человек, спали на полу. С нашей группкой жила на квартире  учительница математики Людмила Валерьяновна Архангельская.  Поражало то, что деревня, расположенная возле трассы Москва – Горький, вдоль которой шла ЛЭП (точно не помню, может, пересекала) не была электрифицирована, было только радио.   

       Летние каникулы проводили в поселке, в пионерлагеря никого не посылали. Из всего нашего класса в пионерлагере побывал только Олег Лещинский. Но еще до переезда во Фролищи, когда учился в Вязниках. Школа наградила его за хорошую учебу путевкой в Артек. Семьи военнослужащих уезжали летом в отпуска в родные места. Мы каждое лето ездили в Днепропетровск, Слюз и Чернушенко – на Полтавщину. Сколько было радости, когда мы, возвращаясь из отпуска во Фролищи, в 1961г. встретились с Ниной Слюз  в Москве на Курском вокзале. В  Москве, будучи проездом, каждый год удавалось что-либо посмотреть. В 1956г. познакомилась с Москвой фестивальной, где  впервые увидела негров. После возвращения из отпуска во  Фролищи два-три дня приходилось привыкать к необыкновенной фролищенской тишине. В один из наших отъездов  в Украину мы стали свидетелями настоящего урагана. Стихия бушевала часа два-три. Мы находились еще дома. В окно ничего увидеть было невозможно – сплошная белая пелена. После увидели, что в солдатском садике ураган поломал молодые липки. Уже потом по дороге на станцию видели вывернутые с корнем вековые сосны. Между ними как раз располагались солдатские палатки (не помню, чьей части). Сосны попадали прямо на них. К счастью, обошлось без жертв.

       Заканчивая воспоминания о школе, хочу сказать, что в комсомол мы вступали в четырнадцать лет.  Райком комсомола к тому времени находился в Дзержинске. Принимали нас в комсомол во Дворце химиков. Осталось фото на память:

       Вспоминаю школу с огромной благодарностью всему педагогическому коллективу. К моему великому сожалению, я не стала выпускницей своей родной школы. Знала об этом уже с последних летних каникул, отцу уже тогда положительно ответили на рапорт о демобилизации, и мы ожидали приказа. Мои дорогие родители даже не осознали, какую огромную душевную травму  они нанесли мне, забрав меня из выпускного класса и переехав в Украину, где уже полным ходом шел переход на одиннадцатилетнее образование и где мне, кроме всего прочего, мог предстоять еще и одиннадцатый класс. К счастью, в новой школе меня взяли сразу в одиннадцатый класс. Но, к сожалению, это была не та школа, в которую я ходила по месяцу во втором и четвертом классах и знала всех учеников своего класса (в связи с переходом на одиннадцатилетку она не имела выпускного класса). Из-за разницы в школьных программах физику и историю пришлось  догонять самостоятельно всю вторую четверть (почти по целому учебнику). От изучения украинского языка меня, конечно, освободили. Со специальностью швеи, которую давала школа девочкам, тоже справилась. В новой школе у меня появилась хорошая возможность сравнить уровень преподавания и уровень требований к ученикам в городской и поселковой школах. Городская по этим показателям оказалась слабее. И это подтверждается следующими фактами. Так получилось, что до десятого класса у нас во Фролищах  дошли шестнадцать человек вместе со мной. В новом своем классе я тоже стала шестнадцатой. Знаю, что высшее образование из моего фролищенского класса получили восемь человек (данные на 1970г.), а из моего нового класса по сей день – только два (себя не учла ни в первом, ни во втором случае).

       Сентябрь и октябрь 1962г. стали для нас последними месяцами жизни во Фролищах. В эти последние дни я столкнулась с интересным явлением, связанным с Успенским собором, купола которого хорошо просматривались с моего дивана в положении лежа. Однажды ночью я вдруг проснулась и увидела свет в центральном куполе. Не помню, были ли там стекла. Может, это был отблеск лунного света. Со стороны казалось, что там внутри купола горит электрическая лампочка. «Лампочка» горела около часа, затем свет постепенно погас. До сих пор теряюсь в догадках, что бы это могло быть. Раз уж снова вспомнила об Успенском соборе, то еще два слова о нем. Когда собор перестал быть складом, мы смогли проникать в него через окна, хотя они были обмазаны солидолом, а шипки без стекол обмотаны колючей проволокой. Многие фрески собора на этот момент были испорчены, в том числе и выстрелами. Но цвета фресок сохранились. Особенно поражал своей насыщенностью хорошо сохранившийся голубой цвет. Через алтарь мы проникали в ход в стене (иконостасе). Одно единственное маленькое окошко освещало лестницу хода, на ней было много песка. Так как в полный рост в ходе встать было не  возможно, выбраться на крышу собора на четвереньках получалось даже быстрее. Был случай, когда нас девчонок увидели на крыше солдаты 405-го, и пока мы спускались вниз, успели закрыть на проволоку дверь, ведущую из хода в алтарь. Пришлось нам снова подниматься наверх и просить оттуда, чтобы нас выпустили. С собором связано еще одно воспоминание. Жил в те годы в поселке  душевно больной Володя Пряженцев – молодой, красивый парень, не пропускавший ни одного культурного мероприятия в поселке. В моменты обострения болезни он становился агрессивным. В таком состоянии он проникал по ночам в собор и пел там громко песни, а голос у него был сильным и красивым. Оттуда и забирали его не раз, чтобы отправить на лечение.

       Уезжая из Фролищ, я запомнила, что монастырю в 1962г. исполнилось 287 лет по моим подсчетам: принимала во внимание дату, поставленную на металлических плитках пола Успенского собора. Припоминаю, что последняя цифра даты была 5. Из расчетов получается, что там стояли цифры, означавшие 1675г. Так ли это?

       Настал день нашего отъезда – второе ноября 1962г. Меня пришли проводить мои подруги, одноклассники. Дарили на память фотографии, книги. Я с девочками весь вечер проплакала. Тяжело было расставаться с дорогими людьми, да и в отношении школы ждала полная неизвестность. Часть выделили нам грузовую машину. Мы погрузили на нее вещи. Мебель (на тот момент была уже и своя, да и часть продала офицерам то, что раньше выдавала) и кое какие вещи мы отправили контейнером из Горького заранее. Распрощавшись с жителями Кремля, мы с папой и братом залезли в кузов и накрылись брезентом, мама поехала в кабине. Грузовик нас доставил на станцию Ильино, где мы потом сели на московский поезд. Когда я закрыла за собой дверь купе, я не узнала себя в зеркале. Края век так распухли от слез, что глаза превратились в две узенькие щелочки. В таком виде я и приехала в Днепропетровск. Реакция на слезы у меня сохранилась на всю жизнь. С тех пор стараюсь никогда не плакать.

       В заключение хочу сказать, что буду очень рада, если хоть какие-то крупицы из моих воспоминаний помогут воссоздать картину жизни поселка в пятидесятые-шестидесятые годы прошлого столетия. Огромное спасибо создателю сайта и всем, кто принимает активное участие в его жизни, за встречу с моим детством и юностью. Творческих успехов всем!

Ноябрь 2009г.

oludmila@i.ua

Р.S. Мне на протяжении всей моей жизни снится один и тот же сон. Будто стою я под горой в районе первого многоэтажного дома и смотрю в сторону улицы Советской, которая уже вся застроена многоэтажными домами, покрытыми легкой дымкой, сверкающими всеми  цветами радуги, такими манящими и притягивающими к себе. Смотрю на них, а попасть туда никак не могу.

    История поселка. Первая страница    На главную    Гостевая книга    Почта сайта